Как молоды мы были... Магия с магнитами и участие в конкурсе артистов эстрады (продолжение 2)

Итак, я поступил в заочную аспирантуру. Основная тематика научной работы на этой кафедре была связана с магнитной обработкой магнитных сплавов. Т.е. образцы магнитов – этакие металлические карандаши, связывали тугоплавкой проволокой в «вязанку» по десять штук и нагревали в муфельной печи докрасна, выше точки Кюри. Затем доставали и помещали в мощное магнитное поле, через некоторое небольшое время их закаляли в масле. Каждый раз меняли время, температуру и напряженность магнитного поля. Так что получались магниты с различными магнитными свойствами. Стремились найти такие условия, при которых магниты имели бы самую большую магнитную индукцию. Для проведения измерений и сравнения структуры сплавов на торцах магнитов делали шлиф и измеряли разными приборами их магнитные свойства. Ну, а десять штук в связке – для статистической чистоты эксперимента. Вот меня, как молодого аспиранта, и поставили к этой печи для работы этаким кузнецом-сталеваром. В огромных защитных перчатках и очках я целыми часами огромными кузнечными клещами тягал раскаленные докрасна «вязанки» магнитов, обрабатывал их в колоссальном магнитном поле и закалял в ведре минерального масла. Потом складировал на металлический стеллаж, записывал все данные, вытирал пот со лба, и переходил к следующему, совершенно аналогичному эксперименту. Работа, как вы уже догадались, весьма нудная, требующая минимальной квалификации, и надоевшая мне уже к концу первой недели «обучения» в аспирантуре.

Работать с этими магнитами мне приходилось по вечерам, когда освобождалась печь. В лаборатории уже никого не оставалось, и я трудился в полном одиночестве. Обычно мне около печи оставляли целую кучу связок магнитных «карандашей», которая должна быть обработана к утру.

И вот однажды под этой кучей «вязанок» остался один последний магнит, не вошедший ни в какую связку. По внешнему виду он был абсолютным близнецом магнитов из огромной кучи. Когда я закончил обрабатывать и закалять по заданному мне ранее алгоритму все магнитные связки, я решил поэкспериментировать с последним магнитом. В это время я читал какие-то книжки про сибирских шаманов. Вот и решил проделать с этим магнитом какой-то дикий шаманский ритуал.

Я раскалил его докрасна, достал клещами из печки и с шаманскими завываниями пару минут крутил его в воздухе. Потом макнул в ведро с маслом, снова покрутил в воздухе, засунул в магнитное поле, достал, снова макнул в масло… В общем, я просто шутил, представляя себя каким-то шаманом и заклинателем. Потом бросил остывший магнит к остальным на стеллаж и ушел домой.

Когда на другой день к вечеру я пришел в лабораторию, то вдруг застал в ней почти весь коллектив кафедры с профессором Довгалевским. При моем появлении все замерли, глядя прямо мне в глаза. Профессор подошел и вкрадчиво спросил, держа в руке тот самый, последний магнит: «Володя, скажите, как вы его обрабатывали?» Я честно ответил, что не помню весь процесс, просто баловался, и спросил, почему это всех заинтересовало. Мне показали результаты измерений его индукции. Оказалось, что по своим магнитным свойствам этот образец превосходил все остальные магниты в десятки раз! На шлифе смотрели под микроскопом его структуру, проверяли состав сплава – всё было как у других магнитов из той же серии образцов. А вот индукция у всех остальных была примерно одинаковая, какая и ожидалась на таких магнитных сплавах, а у этого была в несколько десятков раз выше! Это было настоящее чудо, в которое никто не мог поверить. Нонсенс, которого не должно было быть! Пахло каким-то открытием в технологии обработки магнитных сплавов. Все с недоверием смотрели на меня, обработавшего именно этот магнит. Его положили в сейф для дальнейшего изучения. Все остальные магниты начали обрабатывать под моим руководством, пытаясь повторить тот самый шаманский ритуал… Несколько дней работы не принесли никаких результатов – магниты показывали примерно одинаковые параметры, ни в какое сравнение не идущие с теми, что проявились на моем образце. Вся кафедра просто ходила «на ушах», высказывались самые фантастические гипотезы, все время вспыхивали споры, обсуждения. Профессор прохаживался между печами с задумчивым видом, изредка недоверчиво поглядывая в мою сторону. Я чувствовал себя «героем нашего времени», мысленно подсчитывал размер Нобелевской премии… Такая жизнь в лучах славы продолжалось около недели.

И вдруг однажды, когда я пришел на кафедру с новыми предложениями по обработке магнитов, атмосфера творческой эйфории куда-то исчезла. За микроскопом сидела дама – доцент этой кафедры (не помню уже ее фамилии). Она оторвалась от окуляра и, повернувшись ко мне, с некоторым торжеством в голосе произнесла: «Вы знаете, я всегда говорила, что этого не может быть. Так вот вчера я снова обработала этот ваш образец, и он показал вполне обычные свойства. Это точно такой же магнит, как и все остальные…»

У меня просто рухнул весь мир перед глазами. Дело в том, что если магнитный сплав раскалить выше точки Кюри, он теряет все свои предыдущие магнитные свойства. Проделав эту операцию с уникальным магнитом, эта дама просто снова вернула его в первоначальное «девственное» магнитное состояние, в котором он находился до моего «шаманского» ритуала! Понятно, что снова придать ему те уникальные свойства, зафиксированные измерениями, которые проводила вся кафедра, никак не получалось. Как не получалось и со всеми другими магнитами. Чудо закончилось. Мадам очень грамотно придушила ту курицу, что несла золотые яйца…

После этого печального события я потерял всякий интерес к работе сталевара и через год был мирно и тихо отчислен из аспирантуры по собственному желанию. Ничуть об этом не жалею. Тем более, что в это время произошло другое магическое событие, которое оставило в моей памяти и судьбе глубокий след.

Все это время фокусы оставались моим самым главным и любимым увлечением. И вот когда я поступил в заочную аспирантуру, а перед этим уволился из проектного института, передо мной встал вопрос о том, где же мне работать? И я решил пойти с предложением себя, любимого, в качестве артиста оригинального жанра в Саратовскую филармонию. Это место меня привлекало по двум параметрам: во-первых, концерты проходят в основном по вечерам, так что днем я могу заниматься наукой; во-вторых, я люблю показывать фокусы.

И вот я со своим маленьким чемоданчиком пришел в филармонию на прием к художественному руководителю Анатолию Яковлевичу Левиновскому. Представился и сказал, что могу и хочу показывать фокусы. Анатолий Яковлевич скептически поглядел на меня и ответил, что сейчас этот жанр не интересен зрителям, так что такой артист им не нужен. Я, совершенно ошарашенный и убитый таким ответом, предложил все же посмотреть, что я могу делать. Анатолий Яковлевич с сожалением посмотрел на часы и сообщил, что у него сейчас нет времени, он просит прощения, но должен уехать по делам. И ушел я из филармонии «… солнцем палимый, повторяя, суди его Бог…» Разочарование от того, что художественный руководитель даже не удосужился посмотреть, что я умею делать, просто жгло меня изнутри. Впрочем, утешало то, что все это предсказывал мне Анатолий Александрович Фурманов, о чем я и написал ему.

К счастью этот период разочарования и безработицы длился очень недолго, так как Николай Михайлович Соколов всё же перешел заведовать кафедрой «Электроснабжение промпредприятий» в Саратовский политехнический институт и открыл там очную аспирантуру. Я был его первым аспирантом на новом месте. Поступил я к нему в конце 1973 года. Теперь мне уже не надо было искать место работы.

Осенью 1973 года весь наш город заклеили афишами, извещающими граждан о том, что в Саратове пройдет первый тур 4-го Всероссийского конкурса артистов эстрады. В этих же афишах предлагалось всем участникам художественной самодеятельности принять участие в этом конкурсе и записаться на просмотр в филармонии. Я тут же прибежал, заполнил анкету и уже через месяц участвовал в жеребьевке.

В Саратов приехало больше 600 участников этого конкурса из Мордовии, Чувашии, со всего Поволжья. Артистов оригинального жанра (пантомима, жонглирование, фокусы и другие цирковые номера) было человек 10-15. Несколько дней с утра до вечера, в страшной суете, проходило прослушивание и просмотр всей этой армии желающих стать победителями.

В один из таких дней и я вышел на сцену со своим номером. Разумеется, мой номер представлял собой компиляцию из всего лучшего, что я знал на то время из фокусов. Но соединил все это в один номер я сам. И музыку подобрал соответствующую, на мой взгляд, стилю и ритму номера. Как сейчас помню, я выходил на сцену, покуривая сигарету. Бросал ее на пол (какой ужас!!), выпускал изо рта клуб дыма и ловил следующую. Так повторялось раз восемь-десять. Наконец, я выпускал последний клуб и ловил из дыма веер карт.

Кстати, о картах. В то время никто из нас, саратовских фокусников, даже не слышал о специальном порошке, улучшающим скольжение карт. Никаких пластиковых карт со специальной рубашкой телесного цвета не было. Были обычные карты, которые мы натирали стеариновой свечкой. Натертые таким образом с двух сторон карты, прекрасно раскрывались в широкие веера. Поскольку их бросали на пол, через несколько выступлений они становились грязными. Тогда их чистили, выскабливая лезвием бритвы, а потом снова натирали. Технология, по тем временам, себя полностью оправдывала.

Я выбрасывал всё также на пол веер карт (кошмарное бескультурье!) и ловил следующий. Так тоже повторялось несколько раз. Наконец, карты заканчивались. Снова клуб дыма и очередная сигарета. Потом из клуба дыма появлялся белый шарик от пинг-понга. Шарик «размножался» до четырех между пальцами, шла серия манипуляций с этими шариками. Все они также исчезали. Снова клуб дыма и из него начинали появляться разноцветные пластиковые трубочки, шли манипуляции с этими имитациями сигарет. Наконец, руки оставались пустыми, следовал поклон. 

Потом я, разговаривая со зрителями, показывал трюк с тремя веревочками разной длины. Потом был «Сон бедняка» – ведерко и дождь монет из воздуха. А заканчивал я десятиминутный номер большой игральной картой, которая последовательно из бубновой тройки становилась четверкой, шестеркой, семеркой, восьмеркой и т. д. Кланялся и уходил. Показывал все это в строгом темном костюме, напоминающем смокинг. Номер был сделан в хорошем темпе и пользовался неизменным успехом зрителей. Как мне показалось, жюри достаточно благосклонно встретило мое выступление. Но ждать решения пришлось еще пару «волнительных» дней.

Наконец представительное жюри, (а это были в основном московские режиссеры) объявило свое решение. На второй тур, в Москву из всех 600 человек отобрали всего четверых участников, которых торжественно поименовали Лауреатами Первого Тура. К моей неописуемой радости я попал в число этих четырех счастливчиков. Из Саратова вместе со мной Лауреатом стала певица Жанна Рождественская. (Её дочка через год прославилась на весь мир песней Красной Шапочки – «…Можно в Африку прийти»). Вот и посмотрите, какой жесткий был отбор: на второй тур прошло меньше 1% участников! Клянусь, никогда после этого я не участвовал в таком умопомрачительном конкурсе…

В филармонии был объявлен концерт победителей и участников. Когда я готовился к своему выходу, передо мной вдруг возникла фигура знакомого художественного руководителя филармонии. И он с радостью в голосе произнес: «Слушайте, я вас прекрасно помню! Отличное выступление! Давайте у нас работать!» Я сказал, что теперь я обучаюсь в очной аспирантуре, но подумаю над этим предложением. Надо сначала съездить на второй тур конкурса в Москву. Левиновский сказал, что они в филармонии всегда будут мне рады. Прошел торжественный концерт и потянулись будни каждодневных репетиций и улучшений номера.

Наконец, я получил фирменный конверт с приглашением. В нем я прочитал следующее: «… приглашаем Вас и Вашего аккомпаниатора, прибыть в Москву, в Театр Эстрады на Берсеньевской набережной для участия во 2 туре конкурса. Оплата проезда за счет Саратовской филармонии». В 1974 году съездить в Москву, да еще и за счет филармонии было настоящим чудом. Никакого аккомпаниатора у меня, разумеется, не было. Но я моментально позвонил своему школьному другу, Коле Давыдову, и предложил ему поехать со мной в Москву в этом качестве. В ответ я услышал лаконично-ласковое: «Ты что, ку-ку? Я же ни на чем играть не умею!» Я расхохотался: «Все учтено могучим ураганом! Будешь играть на магнитофоне!» И через пару недель мы уже были в Москве.

До сих пор вспоминаю эти дни конкурса. В зале на просмотрах сидели режиссеры и директора филармоний со всего СССР. Все они приехали в поисках молодых и новых дарований, приехали «покупать» себе артистов. Сейчас, скорее всего, такая практика давно забыта, но тогда это было в порядке вещей. На втором туре выступало несколько моих конкурентов, фокусников из других городов. Все они ревниво оберегали свои секреты и почти не общались друг с другом. Из них я запомнил только Толю Кириченко, который в 1974 году создал запоминающийся образ Оле Лукойле.

Самое интересное, что в этом конкурсе во 2-м туре выступали только профессиональные артисты от разных филармоний. Я оказался единственным (!) участником художественной самодеятельности, пробившимся во второй тур. До сих пор помню некий гул удивления, который прокатился по залу, когда конферансье объявил меня, как аспиранта политехнического института. Я выступил, получил свою долю аплодисментов и отправился в комнату, выделенную мне за кулисами. 

И вот тут-то произошло нечто такое, что может показаться фантастикой для современных молодых, да и немолодых моих коллег. Кто-то может счесть это моей выдумкой, красивой сказкой, небылицей в нашей современной России. Но это – чистая правда. И об этом – в следующий раз.