Как молоды мы были... ГДР и поездка в Днепропетровск (продолжение 13)

Но вернемся к моей молодости и увлечению фокусами, которое позволило мне посмотреть почти всю Европу.

Через полгода после поездки в ФРГ на Рурский фестиваль нашу группу почти в том же составе отправили в ГДР. Мы, кажется, на поезде, через Польшу прибыли во Франкфурт.

Проехали мы на автобусах почти всю страну, выступая в небольших городках перед местными жителями, и в расквартированных в ГДР наших военных частях. Встречали нас замечательно, да и мы «выкладывались на всю катушку». После концертов были обязательные банкеты с тостами в нашу честь. Что меня поначалу удивило, так это обязательное присутствие наших офицеров на концертах и банкетах. Рядом с главой местной администрации всегда восседал наш офицер, обычно в чине майора или подполковника. Впрочем, очень скоро я догадался, в чем дело.

Уже много лет «либералы» пишут об «оккупационном режиме» Советского Союза в ГДР, в странах Прибалтики. И им сейчас гневно отвечают коммунисты, что это неправда. Не могу судить о режиме тех лет с полным пониманием той ситуации, но свидетельствую, что в любом маленьком городке фактическим руководителем всего был командир того советского воинского подразделения, что стояло в этом месте. Именно этому командиру преданно смотрел в глаза глава городской администрации, произнося очередной тост за великий Советский Союз. И мы, в общем-то, этим гордились.

Еще одним, возможно, неявным подтверждением ситуации с жизнью в ГДР было также поразившее меня явление. В маленьких городах, когда мы во время банкета выходили на крыльцо покурить, я не видел на улицах ни одного прохожего, хотя время была еще очень раннее. Не думаю, что там был «комендантский час», но тенденция сидеть дома, и не гулять, прослеживалась очень явно. И еще одно обстоятельство, которое выпирало в каждом разговоре с местными жителями: узнав, что полгода назад мы выступали в ФРГ, они с горечью в голосе сообщали, что им легче слетать на Луну, чем попасть в соседнюю Германию.

Автобаны в ГДР, по которым мы проезжали, были точной копией тех, что поразили меня в ФРГ. Они были так же величественны и пересекали страну во всех направлениях. Правда, во многих местах на них уже были рытвины и ямки, чувствовалось, что их регулярно не ремонтируют. Но было еще одно отличие, которое, впрочем, заметить можно было не сразу. Через несколько километров пути с двух сторон автобана были сделаны насыпи, пандусы. Такие насыпи регулярно повторялись на всех скоростных автострадах. Когда я однажды задал вопрос об их назначении офицеру, который ехал в нашем автобусе, тот, явно поразившись моей наивности, ответил: «Это, чтобы наши танки могли заползти на автобан, и за пару часов по этим дорогам прикатить в центр Европы…» Вот и судите сами о том режиме, что был установлен в ГДР.

Свозили нас и в столицу – в Берлин. Самое страшное, что я видел в ГДР, это – берлинская стена. Она серой змеей тянулась через весь город, перед ней была полоса разрыхленной земли, как в концлагерях. Вы можете посмотреть на то, как она появилась в Берлине в 1961 году, вот по этой ссылке:

http://copypast.ru/2007/12/03/berlinskaja_stena_11_foto.html

Потом я прочитал, что она была построена за одну ночь. Стена разделила многие немецкие семьи. Потом нечто подобное я видел на Кипре. Стена, по обе стороны которой, находятся непримиримые противники – это крайняя степень мирного существования при полной готовности к вооруженному столкновению. Не дай нам Бог пережить такое хоть где-нибудь.

От маленьких городов ГДР у меня сохранилось ощущение стерильной чистоты, тишины, порядка, и какой-то затаенности, ожидания перемен.

Наступили годы «брежневского застоя». В эти годы я побывал в Польше, в Словакии, в Мозамбике. Очень запомнилась мне поездка в Днепропетровск. Это было в начале 1980 года.

Дело в том, что секретарь обкома КПСС Родионов, отвечавший в те годы за идеологию в области, внедрил интересную практику в свое общение с коллегами из других городов. На официальные встречи он привозил небольшую бригаду артистов из Саратова, подчеркивая тем самым высокий культурный статус нашего города. Артисты с огромным удовольствием принимали участие в таких поездках: это было престижно и очень вкусно. В те застойные годы никакой нормальной еды купить в магазинах было невозможно, полки были пустые, колбасу и мясо возили огромными сумками из Москвы. А на банкетах в таких поездках можно было отведать изумительных деликатесов. Да и потом свое театральное начальство относилось к таким особам, приближенным к обкому, совсем иначе, чем к рядовым артистам. Впрочем, хорошо это, или не очень, я испытал, как говорится, на своей шкуре.

Перед поездкой в Днепропетровск мне позвонил помощник Родионова из обкома и пригласил в такую делегацию на несколько дней. Поездка была посвящена подведению итогов социалистического соревнования между городами-побратимами, Саратовом и Днепропетровском. Я с радостью согласился, но сообщил, что на день отъезда в нашем институте назначен выездной субботник, а я был куратором студенческой группы и должен был ехать вместе со студентами. Помощник попросил меня сообщить о моем участии в делегации Саратова нашему институтскому партийному руководителю, чтобы тот заменил мою кандидатуру на субботнике. И предложил мне быть на вокзале к 19 часам у 10-го вагона.

Утром я был в кабинете нашего факультетского секретаря парткома. Рассказал ему о звонке из обкома. Поездки на субботник были тогда «головной болью» партийного начальства низшего звена, вся ответственность за явку и качество работы студентов ложилось на их плечи. А они, в свою очередь, перекладывали эту ответственность на кураторов студенческих групп. Поэтому нашему секретарю было крайне неприятно отпускать меня с такого ответственного мероприятия. И он заявил мне, что не получал никаких указаний обо мне от своего начальства, поэтому я должен бегом бежать в автобус и ехать за город со своими студентами. Я был вынужден подчиниться, поскольку свое начальство было для рядового ассистента в институте пострашнее далекого обкома… Тогда не было у нас никаких сотовых телефонов, и я едва успел позвонить помощнику Родионова и рассказать о том, что наш секретарь отправил меня на субботник. Тот предложил мне ехать со студентами, и ни о чем не беспокоиться. Разумеется, мне было бы куда приятнее ехать в Днепропетровск с друзьями-артистами, чем убирать мусор на какой-то стройке, но ничего не поделаешь. И я поехал на субботник.

Часа в четыре вечера автобус привез нас назад, пропыленных и уставших, к воротам политеха. Каково же было мое изумление, когда первым у автобуса меня встретил наш факультетский секретарь. С плохо скрываемой ненавистью, он попросил меня сесть в черную Волгу, которая стояла рядом, и сказал, что машина отвезет меня домой, а потом на вокзал к поезду. По его лицу, покрытому красными пятнами, я понял, как ему досталось от обкомовского начальства. Все последующие годы, при встрече в коридорах института, он отводил глаза в сторону, не желая лишний раз со мной общаться. Ведь я был свидетелем его унижения. Потом я увидел аналогию тому происшествию в фильме «Собачье сердце», когда Швондер, после выволочки по телефону, тихо произносит: «… Это неслыханно». В глазах Швондера было точно такое же чувство унижения, которому тот ничего не мог противопоставить… Должен, впрочем, сказать, что через много лет, после моей защиты докторской диссертации, мы стали большими друзьями с этим властным, но, в принципе, добрым и отзывчивым человеком, который, оказывается, очень любил мои фокусы. Да и сам он был человеком искусства, даже записал диск любимых эстрадных песен в своем исполнении. Этот диск с его дарственной подписью хранится в моей коллекции.

Но вот тогда, по-моему, он ненавидел и меня, и свою должность всеми фибрами души.

Итак, через час я уже был на вокзале, где меня встретили, и усадили в одно купе с лучшим другом и аккомпаниатором – Валерием Петровичем Ломако.  Вместе с нами ехали певцы, народные артисты Леонид Сметанников, Нелли Довгалева и популярный саратовский юморист Лев Горелик. Вечером следующего дня нас встретили в Днепропетровске, рассадили в черные обкомовские Волги, и, с ветерком прокатив по улицам вечернего города в сопровождении местного ГАИ, привезли в дом приемов. Каждому достался великолепный номер, но нас сразу предупредили, что на приведение себя в порядок нам дают только пять минут. Сбор внизу в ресторане. Наскоро причесавшись, сбрызнув себя одеколоном и положив в карман платочки для фокуса, через пять минут я был внизу.

Ресторан поразил нас всех, когда, сбившись в робкую кучку, мы ожидали появления партийного начальства, и с восторгом озирали невиданный интерьер зала. Я уже много раз бывал на разных банкетах и у нас, и за рубежом, но такого великолепия, как в том украинском обкомовском ресторане, я не видал, ни ранее, ни потом.

Столы, покрытые синей парчой, стояли разорванной буквой «П». Стулья, резные, с высокими прямыми спинками, стояли в полутора метрах друг от друга. Перед каждым местом лежали столовые приборы, вилки, ножи и различные ложки. Стояли в ряд бокалы, стаканы и стопочки. На синем столе, небрежно брошенные, лежали алые гвоздики. Именно так! Цветы не стояли в вазах, а просто лежали на синей парче. Это было изумительно красиво. Но никаких блюд с едой и вообще тарелок на столах не было. Это тоже было интересно.

Наконец появилось и начальство. Впереди шел секретарь днепропетровского обкома партии, за ним наш Родионов, и еще несколько человек. Они прошли к «перекладине» трех больших столов и, обратившись к нам с кратким приветствием, секретарь украинского обкома предложил всем рассаживаться за столами. Затем он сообщил, что сегодня, и все дни нашего пребывания в Днепропетровске, нас будет обслуживать бригада официантов, специально подготовленная для работы в Москве на летней Олимпиаде. Мы зааплодировали, широкие двери распахнулись, и, под звуки зажигательной украинской мелодии, в зал поплыли двумя шеренгами улыбающиеся юноши и девушки. Все они были в национальных ярких костюмах. Теперь мы поняли, почему наши кресла стояли так далеко друг от друга: на каждого, сидящего за столом, приходилось по три официанта! Это ресторанное шоу напоминало «царский обед» из фильма «Иван Васильевич меняет профессию».

Они ласково обступили нас и начали наперебой предлагать фантастические яства и напитки. Один официант держал огромное блюдо с чем-то немыслимо вкусным, второй накладывал эту вкуснятину тебе на тарелку, третий держал в руке бутылку с изысканным питьем. Впрочем, чтобы мы не ошиблись в выборе алкоголя, нам нежно шепнули на ушко, что пить лучше всего то, что выберет себе секретарь днепропетровского обкома… Когда стопки были наполнены украинской горилкой, секретарь встал и произнес первый тост «… за нерушимый союз компартии, рабочего класса и трудового крестьянства!» Мы дружно опрокинули хрустальные стопочки, которые тут же были вновь наполнены холодной водкой. Закусывая черной икрой вкуснейшую горилку, я вспомнил те скромные, пустые полки продуктовых магазинов, где каждодневно должны отовариваться те слои населения, за союз с которыми столь смачно выпил дородный и счастливый секретарь. Дальше началась стремительная пьянка с вкуснейшими закусками, перед которыми просто нельзя было устоять. С трудом удалось мне доползти до своего номера после этого дружеского ужина. Но я все-таки успел записать в блокнот, что было подано 19 (!) блюд. Тогда, да, пожалуй, и теперь, это продолжает мне казаться немыслимым количеством еды. Тридцать лет я не смог бы привести ни одного примера банкета, который соперничал бы с тем «дружеским ужином» по количеству предлагаемых блюд. Только в последние годы, выступая на корпоративах, или на торжествах по случаю юбилея газпромовского начальства, я начал наблюдать столь же бессмысленно обильные столы… Только теперь столы сразу заставляют блюдами так, что трудно дотянуться до того, что тебе понравилось.

Тогда же в 1980-м хотелось попробовать все. Кстати, именно тогда впервые попробовал по-настоящему вкусный соленый арбуз. Мне так понравилось это соленье, что и теперь зимой, это моя самая любимая закуска.

На другой день нас подняли очень рано, программа нашего пребывания на «ридной Украйне» была очень насыщена. Очевидно, что все проблемы обильных обкомовских ужинов были прекрасно известны ресторанным работникам. На столах перед каждым местом уже стоял приличный горшочек с холодной ряженкой, которая мгновенно восстановила утраченное вечером здоровье. Нас разделили на небольшие группы, рассадили по тем же черным Волгам, и повезли на днепропетровские заводы и фабрики. В день мы участвовали в праздничных митингах на двух-трех заводах, где сначала звучали бравурные речи и лозунги, а затем мы показывали свое искусство. Фокусы везде проходили «на ура». Именно тогда я понял, что искусство обмана, самое демократичное и любимое всеми. А главное – редкое! Мой номер всегда пользовался самым большим успехом. Увидев классические трюки на импровизированных сценах во время митингов, потом на банкетах все восхищались, просили показать еще что-нибудь. Наверное, именно тогда я начал всерьез понимать важность и притягательность микромагии. Фокусы с ножами и ложками за столом, с салфетками, монетками и другим реквизитом, который всегда можно попросить у соседей – это самый оправданный реквизит для дополнительного выступления на банкете. Если тебя уже, разумеется, видели с серьезным эстрадным номером. Это очень важное, на мой взгляд, обстоятельство. Ты должен завоевать признательность зрителей на сцене. Зато потом ты будешь иметь успех за столом с самыми простыми трюками. Надо серьезно продумать свое выступление в формате close-up-magic. И выступать, если тебя попросят, в стиле мгновенной яркой импровизации. Всегда надо помнить, что хороший экспромт готовится заранее!

На заводах после митингов-концертов были самые искренние, простые, но такие же обильные банкеты. Поскольку сопровождающий каждую группу отдельный работник саратовского обкома всегда преподносил заводу какой-то памятный подарок от нашего города, нас при расставании тоже засыпали подарками. Чемодан при посадке на поезд просто ломился от хрустальных пепельниц, ваз, подносов и всякой другой всячины. До сих пор, глядя на огромную пепельницу из красного дымчатого стекла, вспоминаю ту интересную, насыщенную поездку.

Родионов еще несколько раз брал нашу бригаду в подобные поездки. Один раз мы летали на обкомовском самолете. Я был поражен внутренним интерьером салона: в нем не было обычных рядов кресел с проходом посередине, а небрежно стояли мягкие кресла, диваны и журнальные столики. И было очень приятно узнать в стройном пилоте Вячеслава Михайловича Хорева, друга моего папы, с которым я тоже был хорошо знаком. Самолет он вел идеально, никто даже не чувствовал ни взлета, ни посадки. Не было никаких воздушных ям, тряски. Потом я узнал, что он был штатным «обкомовским» пилотом. Партийное начальство понимало и ценило настоящий профессионализм.

Как молоды мы были... Эпизоды конкурса и гробница Тутанхамона (продолжение 12)

Снова вспомнились эпизоды Всероссийского конкурса артистов эстрады в Москве.

В день выступления мы с Колей Давыдовым рано приехали в театр эстрады. Как любой начинающий участник конкурсов я сразу же стал репетировать свой номер. Мгновенно обнаружилось, что главный трюк с веревочками (когда три веревочки разной длины становятся одинаковыми) я забыл в гостинице. Коля, кажется, побледнел еще сильнее, чем я. Ни слова не говоря, он бросился к выходу, и через полчаса вернулся со всем реквизитом. Он так и исполнял роль моего преданного ассистента, поскольку в театре были профессиональные звукооператоры и все музыкальное сопровождение было поручено именно им. Мое выступление было спасено, и Коля отправился в зрительный зал, где посмотреть на меня уже собрались все мои московские родственники.

В Москве у нас с Колей Давыдовым было несколько свободных дней, и мы решили посвятить их культурной программе. Теперь-то я вспоминаю те дни, наверное, как самые счастливые в моей жизни. Мы с Колей имели реальную возможность увидеть весь цвет российской эстрады! Мы не пропустили ни одного конкурса и наслаждались теми номерами, которые потом можно было в Саратове увидеть лишь на экране телевизора. До сих пор помню музыкальную пьесу «Воздушная кукуруза», под которую выступали блистательные, стройные, гибкие, великолепные Наташа и Олег Кирюшкины. Когда сейчас, очень, к сожалению, редко, эта музыка звучит в эфире, я вспоминаю их обаятельные улыбки, воздушный шарик в руках Наташи и брюки клёш Олега.

(Через час после этой публикации Виктор Реннер поправил меня: Кирюшкины выступали под музыку к фильму "Влюбленные". Браво, Виктор! Нашел, послушал - точно, это тема из фильма Гленио Бондера. Можно посмотреть номер Кирюшкиных вот здесь:

http://www.youtube.com/watch?v=pldzqpTqsII Виктор, огромное спасибо!)

Но всё-таки у нас было еще свободное время. В эти дни в Москве открывалась в Русском музее выставка из Египта «Гробница Тутанхамона». Мы с Колей пришли к музею утром, когда эта экспозиция была открыта только для журналистов и для особо выдающихся искусствоведов. Перед входом стояла огромная толпа, сквозь которую с достоинством проходили счастливые обладатели пригласительных билетов. Попасть внутрь без такого билета было невозможно…

Но мы – же ведь фокусники! И мы сумели придумать комбинацию, которая позволила нам через несколько минут проникнуть на выставку. Мы сообразили, что через центральный вход посетители только входили, но никто не выходил из музея. Переглянувшись, мы пошли искать выход. Нашли его на соседней улице. Через обыкновенную дверь выходили, возбужденные зрелищем древнеегипетских сокровищ, счастливые журналисты и искусствоведы. И, разумеется, они тут же откликнулись на просьбу двух скромных студентов, и с радостью отдали нам свои, уже им не нужные, но совершенно целые и неиспользованные (похоже на входе их не надрывали и не отбирали) пригласительные билеты. Мы бегом вернулись к главному входу, и, потупив бесстыжие, но жаждущие приобщения к египетским чудесам глаза, протянули эти билеты контролерам. И нас пропустили внутрь!

До этого я только раз был в Русском музее. Когда пару лет назад я пришел туда снова с американской делегацией, то сразу же вспомнил наши открытые от удивления рты (тогда еще полные своих, а не вставных, зубов). Тогда мы были молоды, могли удивляться и впитывать удивительное зрелище сокровищ, пролежавших под землей тысячи лет.

Золотые саркофаги Тутанхамона

Саркофаги из чистого золота потрясали воображение. Они были величественны и ужасны. Мне показалось, что в залах было выставлено не менее тонны золотых произведений искусства.

Я никогда не видел столь изящных, древних, и восхитительных украшений, цепей, подвесок. Но в конце зала таинственно светилось нечто фантастическое и парящее в пространстве. Это нечто притягивало взоры, заставляло лишь мельком смотреть на все остальные сокровища. Оно буквально притягивало к себе. Мы с изумлением рассматривали искусно подсвеченную в глубине ниши золотую погребальную маску Тутанхамона. Казалось, что сам фараон смотрит нам в глаза из глубины веков. До сих пор вспоминаю этот спокойный, величественный взгляд. Взгляд того, кто уже вступил в вечность, и с сожалением взирает на тех, кто никогда не сможет даже приблизиться к нему. Взгляд высшего существа, познавшего смысл всего, и успокоившегося… Около маски все посетители замирали. В воздухе стояла звенящая тишина. Так же медленно люди отходили назад, не смея повернуться спиной к правителю Египта.

 

Золотая посмертная маска Тутанхамона

Я очень хорошо знаю, что знаменитый бюст царицы Нефертити, супруги фараона Эхнатона, не мог быть выставлен в той экспозиции. Но почему-то вспоминаю и его, словно видел на той выставке. Кстати, в настоящее время многие археологи считают его подделкой.

Бюст царицы Нефертити

В зале были выставлены и кровати Тутанхамона. Меня поразил их эргономический дизайн. Кровати были сделаны с точным соблюдением всех параметров и изгибов тела фараона. Я физически представлял себе удобство такого ложа.

Кровать фараона Тутанхамона

Очень приятно было в тот день бродить по выставке не торопясь, среди немногочисленных и внимательных посетителей, в относительной тишине. Все можно было спокойно рассмотреть, а главное – сфотографировать! В этот день в залах выставки работали журналисты, и фотосъемка была разрешена всем. Правда, тогда у меня была только черно-белая пленка, время цифровых фотоаппаратов еще не пришло.

До вечера мы так и не могли заставить себя покинуть эту выставку. Хотелось снова и снова рассматривать таинственные иероглифы, пытаться понять назначение маленьких и больших сосудов, мысленно примерять тяжелые золотые цепи, перстни, смотреть в эмалевые глаза волшебных статуй. Все вокруг было пропитано ощущением тайны, которую невозможно разгадать.

Кажется, тогда я ясно понял важность древней тайны, которая способна превратить механический иллюзионный аппарат в волшебный артефакт, творящий чудеса. Через много лет я посмотрел десятки американских фильмов, успешно эксплуатирующих эту идею. Копперфильд и его режиссеры также прекрасно осознали притягательность Египетской магии. Таинственные мотивы древнего волшебства превращают его выступления в жреческие ритуалы, во время которых публика замирает от волнения и ужаса.

Думаю, что египетская магия будет долго еще будоражить воображение иллюзионистов, их режиссеров и дизайнеров аппаратуры.

Как молоды мы были... Английский язык и зарубежные трюки (продолжение 11)

Довольно интересна, на мой взгляд, и поучительна история моего знакомства с очень милой парой пожилых людей из Великобритании. Дело было в Дагомысе, в начале 80-х. Однажды я услышал английскую речь и увидел высокого мужчину и стройную немолодую женщину. Они, поймав мой взгляд, довольно благожелательно мне улыбнулись. Я набрался смелости и обратился к ним на своем английском языке. Я не практиковался в устной речи уже много лет, поэтому мучительно вспоминал некоторые слова и обороты. К моему удивлению, речь моя была понята, мы разговорились и провели вместе, гуляя по парку почти целый день. На другой день  мы снова встретились и общались до вечера. Я был на седьмом небе от того, что мой английский был «на уровне», я понимал абсолютно все, что мне рассказывал мужчина. С несколько большим трудом разбирал слова женщины. Но, оказалось, что я помню почти все, что учил в школе. Но вот когда я спросил мужчину о его профессии, то услышал, что он преподаватель английского языка для иностранных студентов. Только тогда я понял, почему мне была столь понятна его речь. Ведь он автоматически все адаптировал для моего достаточно примитивного уровня понимания. Общение же с его подругой шло на обычном английском, который и оказывался трудным для восприятия. Через много лет, оказавшись в Лондоне, я вспомнил все это, когда точно так же не мог разобрать ни слова Одри Миллер, но прекрасно понимал Брайана Миллера, в квартире которых я жил. Оказалось, что Одри, как мне пояснил Брайан, была «кокни», родом из того района Лондона, речь которых подчас не понимают коренные британцы.

Итак, мы общались с англичанами целых три дня. На четвертый они уезжали из Дагомыса. Мы обменялись адресами и потом, целых десять лет я получал из Англии посылки с книгами по фокусам. Я получил трилогию Левиса Гансона «Манипуляционные представления», книги Фитски и много других. В то время это было целое состояние, в моих руках оказались настоящие сокровища. Забегая вперед, хочу похвастаться тем, что к середине 80-х у меня образовалась, чуть ли не третья по величине, библиотека иллюзионных книг в России. Я с упоением читал все это, переводил, репетировал и придумывал новые сочетания известных трюков. Тридцать пять лет назад, получить какую-то информацию о трюках было практически невозможно. К тому же фокусники были разобщены, в лучшем случае мы знали только коллег из своего города. С другими фокусниками мы почти не общались. Именно поэтому столь дороги были любые крупицы знаний, почерпнутые из иностранной литературы. Сейчас уже как-то даже неудобно описывать восторг от приобщения к классическим гиммикам, которые в то время казались настоящими откровениями провинциальным любителям. С каким упоением мы, саратовские фокусники, делали своими руками простейшие приспособления из книг! Никогда не забуду несколько конструкций обменных трубок для платков, которые мы паяли из консервных банок, собирали из трубочек бигуди, клеили из картона. А как мы подбирали краски телесного цвета! Сколько компонентов, придающих естественность матовой окрашенной поверхности, мы использовали! И ведь добивались известных успехов. Сейчас фокусники не имеют таких трудностей, любое приспособление, сделанное китайским умельцами из пластмассы нужного цвета, можно купить буквально за копейки. С одной стороны, это прекрасно: любитель может все свои усилия употребить на творческую сторону демонстрации номера, не тратя драгоценного времени на рутинную работу. Но с другой стороны, он лишается возможности развивать свое воображение и умения своими руками сделать все приспособления, понять логику их конструирования и варианты использования.

Современный мир развивается стремительно, бурно, время спрессовывается в плотные блоки, его начинает не хватать на самые простые дела. Мне начинает казаться, что обилие и доступность информации начинает не помогать, например, начинающим фокусникам, а, скорее, мешать. Поясню на своем собственном опыте.

Ежедневный просмотр иностранных сайтов, предлагающих новинки иллюзионной аппаратуры, мало того, что отнимает много времени, он будит зависть и жажду обладания новыми трюками, которые кажутся невероятными изобретениями. В погоне за этими «новинками», которые в своем большинстве оказываются незначительными усовершенствованиями уже давно известных приспособлений, мы очень часто забываем прекрасные классические трюки и приспособления. А молодежь вообще упускает шанс познакомиться с классикой иллюзионизма, со школой мастерства. И вот это бег вперед, как это обнаруживаешь через какое-то время, не совершенствует тебя, но обедняет. Времени катастрофически не хватает на то, чтобы хотя бы разобрать старые завалы реквизита и описаний. Получается, как в старом анекдоте про Василия Ивановича Чапаева: Петька трет ему спину в бане и восклицает: «А вот и майка! А ты говорил, что потерял…»

Олег Анатольевич Степанов долго смеялся надо мной, когда я показал ему фирменную упаковку с трюком Генри Эванса, которую нашел у себя в ящике. Я купил этот фокус еще пару лет назад и благополучно забыл о его существовании. Но вот после выступлений Эванса на московском конгрессе, я был так очарован его техниками и приспособлениями, что с огромным интересом просмотрел три видео семинара Эванса. И начал дома делать самостоятельно некоторые его трюки с картами и платками. Сделал специальную колоду карт по рекомендациям Эванса, специальные гиммики для появления и исчезновения платков. Начал репетировать. Все время в разговорах с Олегом, восхищался изобретениями Эванса и сетовал на свою недальновидность, из-за которой не знал раньше о таком мастере.

И вдруг обнаруживаю у себя в завалах сразу два трюка Эванса! “Automatic Kings” и “Modern Times”! Оказывается, я уже давно обратил внимание на незаурядные трюки этого мастера, но даже не удосужился познакомиться с его творчеством внимательнее. И все только потому, что «побежал» вперед, забыв про эти трюки. Гиммик “Modern Times”, кстати, уже перестал работать. Сказалось то, что долго лежал без дела. Сейчас буду думать о ремонте приспособлений.

Кстати, нашел в коробках еще несколько интереснейших трюков. Трюки с веревками, с китайским кольцами (вариант работы за столом). Несколько электронных китайских устройств для ментализма. Кучу каких-то пакетиков с игральными картами. В общем, трюков море, но все они лежат без дела. А причина в том, что меня последний год почти не приглашают на выступления. Поэтому исчез и стимул разучивания и подготовки новых трюков, связывания их в номера, поиск текста или музыки. Все упирается в возможность выступлений перед зрителями. Надо иметь собственного администратора. Но главное, наверное, то обстоятельство, что сейчас в Саратове появилось много молодых фокусников (многих из которых я даже не знаю). Вот они и заняли ту нишу, в которой когда-то было место и мне. Это совершенно естественный процесс. Их молодость и уверенность с лихвой компенсирует мои знания и умения. Поэтому ясна и их востребованность на рынке иллюзионных услуг. Не сочтите эти мои мысли каким-то сетованием на сложившиеся обстоятельства. Я очень рад, что меня приглашают на московские мероприятия с лекциями. Буду очень признателен всем, кто захочет высказать свои пожелания о темах будущих лекций, о проблемах, которые волнуют молодых исполнителей.

Вот, кстати, небольшой вопрос, который мне представляется довольно важным. Недавно я посмотрел выступление своего коллеги с «Невидимой колодой». Трюк совершенно непонятный и не поддающийся разгадке со стороны зрителей, не знакомых с принципом гладко-шершавых карт. Этот очень грамотный исполнитель, на мой взгляд, немного неправильно построил последовательность демонстрации. Все шло нормально до определённого момента: он предложил зрительнице поймать невидимую колоду, развернуть ее веером, вытащить одну карту, запомнить ее и вставить назад в веер карт, перевернув ее лицом в другую сторону. После этого просил свернуть веер невидимых карт, перетасовать их и положить назад в невидимый футляр. И вот тут он сделал то, с чем я не могу согласиться. Он попросил даму назвать ее карту. Та назвала. Исполнитель попросил зрительницу бросить ему назад невидимую колоду, поймал из воздуха настоящую колоду, и, держа ее в руках, подошел к зрительнице. Затем он достал колоду из футляра, развернул веером, и показал, что именно названная зрительницей карта лежит в колоде лицом в другую сторону.

Ошибка исполнителя, на мой взгляд, состоит в нарушении последовательности действий, которая способна вызвать у зрителя некое подобие догадки о сущности этого великолепного трюка. Когда зритель видит, что исполнитель сначала СЛЫШИТ от зрительницы название карты, а ЛИШЬ ЗАТЕМ ловит из воздуха колоду карт, некоторым зрителям приходит в голову мысль, что исполнитель каким-то образом достает колоду именно с этой перевернутой картой. Возможно, как думают некоторые зрители, у исполнителя много колод, в которых каждая нужная карта уже перевернута. Надо только ухитриться спрятать все эти колоды, и незаметно достать колоду с названной картой.

Я, например, всегда сначала прошу бросить мне «невидимую» колоду. Превращаю ее в видимую, кладу на стол перед зрительницей. И только в этот момент, когда она видит, что колода уже лежит на столе, и я к ней не прикасаюсь, прошу назвать вслух ту карту, что она перевернула. Появление колоды предшествует моменту оглашения вслух достоинства запомненной карты. И именно это обстоятельство, в большинстве случаев, сознательно не фиксируемое зрителем, но абсолютно четко фиксируемое в подсознании, ставит любого зрителя в тупик. Ведь колода уже лежит на столе, а исполнитель еще не слышал названия перевернутой карты. И в этом случае трюк смотрится, как настоящее чудо. Кстати, и Эл Шнайдер считает, что этот трюк абсолютно не поддается разгадке.

Как молоды мы были... Счастье после защиты (продолжение 10)

Этот месяц, проведенный в Москве, был не просто насыщен удивительными событиями, он невольно дал совершенно иную оценку моему иллюзионному творчеству.

Однажды я увидел афишу эстрадного концерта Геннадия Хазанова «Мелочи жизни». Добрался до театра эстрады на Берсеньевской набережной и подошел к кассе. На её окошке весела лаконичная табличка «Билетов нет». Я вышел из театра и подошел к небольшой группе людей с традиционным вопросом: «Нет ли лишнего билетика?» Мне предложили записаться на бронь, которую обычно отдают в кассы за полчаса до начала концерта. Предупредили, что билетов бывает мало, штук двадцать, а я буду где-то семисотым желающим. Я не стал записываться на это весьма сомнительное предприятие, а отправился к администратору. Я с ним не был знаком, но кто-то мне еще в Саратове сказал, что аспирантам всегда помогают проникнуть в театры именно администраторы.

Подошел к двери с табличкой «Администратор», постучался, и, получив разрешение войти, робко переступил порог. Показал свое аспирантское удостоверение, начал рассказывать о том, что защищаю в Москве диссертацию, очень хочу попасть на концерт и т. п. И вдруг администратор, с улыбкой сообщает мне, что прекрасно помнит, как в 1975 году я показывал в этом театре эстрады фокус с тремя веревочками. Я просто обомлел, потому что мне и в голову не приходило напомнить о своем участии в 4-м Всероссийском конкурсе артистов эстрады. Но вот оказалось, что совершенно незнакомый мне администратор запомнил и меня, и мой фокус! Мы вспомнили те веселые времена, вспомнили участников. Через полчаса я с контрамаркой в кармане, счастливый вошел в зал театра. Концерт Хазанова был великолепен, а я умиленно вспоминал тот день конкурса, когда я так по-детски отказался от лауреатского звания. Тогда я не знал ни одного фокусника в Москве, и не мог ни с кем пообщаться и поговорить о трюках и их секретах.

Вернувшись в Саратов, я почти год ждал утверждения ВАКом своей работы. Потом мне объяснили, что в то время все диссертации провинциалов, которые защищались в столице, направляли так называемым «черным оппонентам». Это была довольно продолжительная и очень серьезная экспертиза работы. Наконец, долгожданная открытка с сообщением, что мне присвоена степень кандидата технических наук, обнаружилась в почтовом ящике. Через пару недель я получил красивый диплом. Трамплин для карьерного роста был обеспечен.

В это время, надо сказать, что я стал довольно «завидным» женихом. Буквально через пару недель после того, как я получил диплом, мне вручили ордер на двухкомнатную кооперативную квартиру. В этот кооператив мне помог вступить папа сразу после поступления в аспирантуру, пять лет назад. Мои родители были дальновидны и не собирались жить в одной квартире с моей будущей женой. За пять лет кооператив был построен, но когда подошло время получать ордер, возникла заминка. Тогда, как, впрочем, и теперь, жилищный вопрос стоял очень остро, нуждающихся в улучшении жилищных условий было очень много. В районной администрации возмутились, узнав, что одинокий молодой человек (а мне тогда было всего 29 лет), претендует на двухкомнатную квартиру. Но, придя на прием в жилищную комиссию, я небрежно показал свой диплом кандидата наук. По тогдашнему положению я, как молодой ученый, имел привилегии в виде дополнительной комнаты к той мизерной площади, на которую мог рассчитывать рядовой гражданин в СССР. Поскрежетав зубами, мне выдали положенный ордер на вселение. Через неделю на вокзал прибыла из Москвы стильная мебель в виде двух белых пластмассовых кресел, с яркой красной обивкой, белого столика и квадратного пуфа. И я вселился в свою собственную квартиру № 200 на седьмом этаже.

Дело было летом. Мои друзья из институтской самодеятельности помогли мне затащить на седьмой этаж пианино, когда-то давно купленное еще моим дедушкой. Мои родители и дедушка мечтали, что я буду играть им на фортепьяно долгими зимними вечерами. Меня даже начали обучать в детстве игре на этом инструменте. Слава Богу, что молодой учитель музыки довольно быстро обнаружил у меня полное отсутствие музыкального слуха, и сообщил об этом решающем обстоятельстве моим родителям. Мои мучения с пианино были закончены. Но инструмент мне так и пришлось забрать по праву наследства. Несколько крепких музыкантов из нашего институтского ансамбля затаскивали пианино, делая остановки на каждом этаже. Когда добрались до седьмого, было выпито четыре бутылки водки. На каждом этаже была «музыкальная пауза»: все они классно играли и громко пели. А уж в квартире мы устроили настоящий концерт. В магазин за выпивкой бегали еще раза три…

Все окна в квартире были открыты, во дворе собрались слушатели – соседи из нашего дома, которые скоро начали заказывать любимые мелодии, и громко аплодировать каждому эстрадному шлягеру. Началась веселая богемная жизнь. Представьте себе, как хорошо мне жилось одному в двухкомнатной квартире, кандидату наук, известному в Саратове фокуснику, через год уже доценту политеха. У меня даже была машина (тогда Запорожец тоже считали машиной). Ну чем не завидный жених!

Правда, жениться я как-то не решался. Наверное, не встречал такой девушки, которую был готов видеть рядом всю будущую жизнь. Девушек знакомых было много, но я всегда помнил выражение юмориста, который мудро заметил: «…зачем с головой бросаться в реку, если хочется только напиться». До моей женитьбы в 1983 году оставалось еще целых пять счастливых и беззаботных лет.

За это время я съездил несколько раз заграницу в качестве фокусника. Был в ГДР, в Мозамбике, в Польше, в Чехословакии. Анатолий Александрович Фурманов присылал мне переводы зарубежных книг по фокусам, мои друзья из Англии помогли мне получить книги на английском. Я был в курсе всех зарубежных фокусных новинок. Кое-что переводил. Эти пять лет холостой жизни были бурными, интересными и очень скоротечными.

Как молоды мы были... Защита диссертации и волшебная книга (продолжение 9)

О своем увлечении кино, о тех фильмах, что я делал, могу писать бесконечно. О том, как была приобретена первая видеокамера, а за ней и все остальные. О тех программах, в которых я начал потом обрабатывать снятый видеокамерой материал, о необходимости собирать специальный компьютер для нормальной работы. Здесь придется перепрыгнуть лет на двадцать вперед в конец 80-х, поэтому я это сделаю позже.

А сейчас вспоминается совершенно фантастический случай из 1975 года, когда уже подходил к завершению трехлетний цикл моей учебы в аспирантуре. Вообще, в моей жизни было несколько магических событий, которые не просто перевернули мою жизнь, но в корне изменили мое комсомольско-атеистическое видение мира. Теперь я понимаю этот мир совершенно по-другому, чем в юности, и стараюсь на всех встречах со зрителями, со студентами, с коллегами, убедить всех, с кем я общаюсь, в том, что мир вокруг нас гораздо сложнее, чем мы о нем думаем.

Годы учебы в аспирантуре, это самые беззаботные, но, в то же время, очень насыщенные годы моей жизни. В аспирантуре не было такого тотального контроля, как при учебе в институте. Николай Михайлович дал мне тему, связанную с созданием систем управления синхронизированными высоковольтными выключателями. В середине прошлого века японцы предложили принципиально новую схему отключения огромных токов короткого замыкания выключателями, разрывающими цепи при прохождении синусоидального тока через нулевое значение. Момент срабатывания таких выключателей необходимо было синхронизировать с моментом прохождения тока через нуль.

И вот я занимался теоретическими исследованиями процессов коротких замыканий, делал обзор схем уже существующих выключателей. Делал все это не торопясь, да и не особенно себя утруждая. Тем более что на время моей учебы в аспирантуре выпало много поездок за рубеж с делегациями профсоюзов. В таких поездках фокусы, которые я показывал, интересовали меня гораздо больше научной работы. В это время в моем репертуаре прочно заняли место классические трюки «Дождь монет из воздуха» и «Китайские кольца».

Но к третьему году обучения требования научного руководителя совершенно справедливо стали гораздо жестче. Николай Михайлович предложил мне быстро придумать схему управления выключателем, построить модель, и проделать все необходимые эксперименты. Мне был выдан огромный многоканальный осциллограф, в который заряжалась фотоплёнка, фиксирующая все процессы.  С пленкой я умел работать. Сказывались мои увлечения кино и фотосъемкой. Так что технически я мог легко проделать все эксперименты, проявить и закрепить фотоплёнку, навык был. Проблема была лишь в отсутствии той самой схемы, с которой и надо было экспериментировать.

Я каждый день приходил в лабораторию, уныло разглядывал простаивающий осциллограф, думал, думал… И ничего не мог придумать. Преподаватели мне сочувствовали, что-то подсказывали, но все это было не то. Я тихо сползал к отчаянию от своей тупости. Немного выручали и поднимали настроение нарды, которые были в лаборатории. Играли мы в них азартно, с упоением. Как, впрочем, и в преферанс по вечерам, когда все начальство уже уходило с кафедры. Все это как-то поднимало настроение, но совершенно не способствовало изобретательской деятельности. И вот тут-то и произошло событие, которое убедило меня на практике в справедливости диалектического закона перерастания количества в качество.

Схема управления выключателем мне приснилась. Она была простой и изящной. Я моментально проснулся, вскочил и зарисовал ее. Лег спать, а утром с удивлением увидел на листочке то самое решение, которого не мог найти целый год. Побежал в лабораторию, за час спаял эту модель, и она заработала! Схема была настолько простой и «дурацкой», что мои коллеги долго, придирчиво и с недоверием ее разглядывали, заявляя, что она не будет работать. Но схема исправно заставляла выключатель разорвать цепь именно в тот момент, когда ток проходил через нуль!

За неделю я сделал все нужные эксперименты, получил очень приличные, достоверные осциллограммы. Николай Михайлович ходил, победно улыбаясь, предлагал мне оформлять авторское свидетельство и писать статью. Статья вскоре вышла, а я засел за написание текста своей кандидатской диссертации. К моменту окончания срока аспирантуры я положил на стол проректору по научной работе увесистый «кирпич» переплетенной рукописи. Я уложился в отведенный срок и получил месяц отпуска и премию в размере аспирантской стипендии.

Но вот с защитой все складывалось не столь удачно. Я закончил аспирантуру в 1976 году, а защитился только в 1978. Впрочем, нет худа, без добра. Такая задержка получилась из-за обычной для нашей страны очередной реорганизации: диссертационные советы закрыли на перерегистрацию, и надо было ждать неопределенное время, когда этот процесс завершится. Я уже начал работать ассистентом и очень скоро дал себе слово через год, если совет так и не откроется, искать себе другое место работы: зарплата была такая низкая, что прожить на нее не было никакой возможности. Но Николай Михайлович был, так же как и я, заинтересован в защите своего аспиранта, и он искал место, куда можно было бы пристроить мою диссертацию. И очень скоро такое место нашлось.

Дело в том, что профессор Соколов заканчивал в тридцатых годах Московский энергетический институт вместе с профессором Федоровым А. А., который уже много лет возглавлял кафедру в этом же институте. Они продолжали дружить все эти годы, и Николай Михайлович предложил Анатолию Анатольевичу мою работу для обсуждения ее на кафедре. Очень скоро нас пригласили в Москву на предварительную защиту.

Я ужасно волновался, когда стоял перед своими плакатами, развешанными на стене аудитории, в которой собралась вся кафедра и человек двадцать аспирантов профессора Федорова. Меня, реального провинциала, тогда в Москве больше всего поразило количество иностранных аспирантов: в аудитории сидели арабы, индусы и чернокожие африканцы. Меня представили, и я начал свой доклад. Мой руководитель сидел за передним столом и курил сою неизменную сигарету в длинном мундштуке, тогда этого не запрещали. Он не смотрел в мою сторону, но внимательно все слушал.

Свой доклад я несколько раз репетировал на своей маме. Когда, в результате многочисленных повторов и разъяснений, я убедился, что даже мама понимает, о чем я веду речь, я и написал окончательный вариант своего доклада. Вот его-то я спокойно, поборов волнение, и произнес перед столь представительной аудиторией. После заключительных слов: «Доклад окончен, благодарю за внимание», несколько мгновений было тихо. Я увидел, как полное лицо профессора Федорова медленно багровеет. Он повернулся к своим аспирантам и отчетливо, с плохо скрываемым раздражением, произнес: «Вот, молодые люди, учитесь, как надо выступать. Аспирант из Саратова всех вас переплюнул!» Николай Михайлович, как кот, зажмурил глаза и просто лоснился от удовольствия. Ему было очень приятно, что я его не подвел. Научная школа профессора Соколова еще раз успешно зарекомендовала себя в главном энергетическом ВУЗе страны.

После этого была назначена защита. Я приехал в Москву на целый месяц и жил в гостинице Киевской. В двухместном номере за это время сменилось несколько постояльцев, но всегда добрым словом я буду вспоминать главного инженера Волжского шинного завода из Волгограда. Он, узнав, что я аспирант, и готовлюсь защищать диссертацию, дал мне на три дня почитать книгу, которая до сих пор остается моей настольной книгой – книгу Дейла Карнеги «Умение приобретать друзей и оказывать влияние на людей». Извинился за то, что не может мне её подарить – везет три копии своим заместителям. Три вечера и три ночи я, не отрываясь, читал эту великую книгу.

В СССР таких книг никогда не издавали, про них ничего не было известно простым людям. Вообще, тогда книг психологического содержания, да еще и обучающих процессу правильной и эффективной коммуникации, в нашей стране найти было невозможно. Забегая вперед, могу сказать, что в то время эта книга была книгой «для служебного пользования» в КГБ. Это мне объяснили друзья в Саратове, когда сделали копию этой книги.

Сказать, что книга произвела на меня глубокое впечатление, это – ничего не сказать. Она стала моей настольной книгой. Вообще, теперь с высоты своего возраста, могу утверждать, что эта книга развивает и интерпретирует главную мысль Библии – относись к людям так, как ты бы хотел, чтобы они относились к тебе. Возможно, именно поэтому я и считаю её одной из главных книг в своей жизни.

Уже на второй день чтения книги Карнеги в Москве, мне представился случай попробовать её рекомендации на практике. В работе Дейла Карнеги постоянно подчеркивается главное условие её эффективности – постоянное использование её рекомендаций в реальной жизни. Книгу надо не просто читать. Её надо понять и начать использовать. Надо жить по Карнеги. Возможно, для современного читателя многие положения покажутся тривиальными. Но тогда самые простые рекомендации – улыбаться, прислушиваться к другим, просто здороваться при встрече даже с незнакомыми людьми, всегда, если это возможно, делать комплимент человеку – всё это для убежденного «строителя коммунизма», казалось какими-то буржуазными штучками. Какими-то прибамбасами, совершенно не нужными простому, искреннему человеку, который с детства приучается «резать правду-матку в глаза» и, незаметно для самого себя, превращается в заурядного хама.

Случай был простым. Аспиранты и студенты в то время, как, впрочем, и сейчас, были самыми нищими членами нашего советского общества. Я жил в Москве и экономил каждую копейку. И надо же такому случиться, у меня прохудились единственные туфли. У них буквально отвалилась подошва. В гостинице еще были только тапочки. Денег на новые туфли не было. Положение просто катастрофическое. Тем более, что только что прошел дождь, асфальт пестрел лужами.

Через улицу от гостиницы в подвальчике располагалась мастерская по ремонту обуви. Зная, что в СССР тогда в таких мастерских никогда не торопились с ремонтом старой обуви, я понял, что помочь мне смогут только рекомендации Карнеги. Тщательно продумав всю тактику разговора с приёмщиком, я, перепрыгивая лужи, в тапочках отправился в ответственную и для меня жизненно важную экспедицию.

Когда я спускался в подвал, на лестнице услышал громкий, возмущенный голос какой-то женщины, судя по репликам, высказывающую всё, что она думает об этой мастерской. Действительно, внутри была только она и несколько мастеров, сосредоточенно стучавших молотками. Они делали вид, что не слышат всех эпитетов, которыми, как из рога изобилия, сыпала эта, опытная в рыночных полемиках, дама. Я вжался в уголок и тоже делал вид, что ничего не слышу. Наконец, дама, забрав свои туфли, гордо удалилась. В мастерской был слышен только стук молотков.

 Вот тогда я подошел к прилавку и громко произнес: «Здравствуйте». Очевидно, посетители этого заведения никогда не здоровались с мастерами. Их молотки просто застыли в воздухе от удивления. Три пары глаз уставились на меня как на ненормального. И вот тут я произнес заведомую ложь, которая моментально изменила всю напряженную рабочую атмосферу этой мастерской. Я сказал: «Приятель посоветовал мне обратится в вашу мастерскую. Он сказал, что вы быстро и очень хорошо делаете ремонт обуви…» В углу мастерской заколыхалась занавеска, и голос с южным акцентом произнес: «Армик, возьми у человека заказ». Из-за занавески вышел директор мастерской и с улыбкой спросил меня: «Как быстро Вам нужно?» Увидев мое явное смущение, он благожелательно заявил: «Дарагой, зайди через полчаса…»

Я выбрался на улицу и отправился в ближайшую пельменную. Когда я через час вернулся в подвал, на прилавке стояла моя пара вычищенных и блестящих туфель. Они были как новые. Никаких следов ремонта даже не было видно. Я буквально рот открыл от изумления, а гордый директор назвал такую смешную сумму за ремонт, что я выпалил просто от сердца: «Позвольте, я напишу Вам благодарность!» Мне вручили толстую «Книгу жалоб и предложений», испещренную одними только жалобами. Я с огромным удовольствием написал, что «… прошу объявить благодарность коллективу мастерской за коммунистическое отношение к труду». Эта моя запись произвела такое впечатление на директора, что он предложил и мне, и всем моим родственникам и знакомым, всегда обращаться к ним за помощью. Мы, чрезвычайно довольные друг другом, расстались.

Я вышел на улицу и на всю жизнь запомнил радостное выражение на лице этого директора, который, похоже, никогда не слышал ни слова благодарности за свой труд. А я на всю жизнь запомнил волшебное превращение всей ситуации, которое произошло в результате только лишь одного комплимента, сделанного авансом. И еще я понял, что, в принципе, я не лгал: ведь теперь я сам готов всем рассказывать, как быстро и качественно они работают. Я просто смоделировал то будущее, которое и стало реальностью. И я понял, что Карнеги – настоящий волшебник.

Диссертацию я защищал в докторском диссертационном совете МЭИ. До сих пор восхищаюсь теми профессорами, что слушали мою защиту и выносили решение: за десять минут моего доклада они поняли всю сущность моей работы и задавали нормальные вопросы по-делу. Не то, что дома, на кафедре во время предварительных защит, где коллеги упорно старались меня «подловить».

Все девятнадцать членов совета проголосовали «за», и я стал кандидатом технических наук. Оформив целую кипу сопроводительных документов, через неделю я, совершенно счастливый, уехал домой в Саратов.

Как молоды мы были... Свои кинофильмы (продолжение 8)

Кроме фокусов в моей жизни было еще одно увлечение, которое до сих пор я считаю вторым главным увлечением. Возможно, я ошибаюсь, и это увлечение на самом деле является самым главным. Я очень люблю делать свои видео фильмы. В некоторые периоды моей жизни это увлечение даже отодвигало на задний план любимые фокусы.

Все началось с того, что мне на день рождения подарили 8-миллиметровую кинокамеру. Несколько друзей «скинулись», и я стал обладателем довольно дорогой игрушки, которая принесла мне много радости и много разочарований. Тот аппарат, что оказался в моих руках, совершенно не напоминал современные видеокамеры, делать клипы которыми может даже ребенок. Те кинокамеры были чрезвычайно капризными устройствами. До конечного продукта – кинофильма на целлулоидной пленке, лежал долгий изнурительный технологический процесс. Это канительное действо отнимало столько сил, средств и времени, что о творчестве, о содержании фильма, можно было просто забыть. Чаще всего получившийся в результате «продукт» даже отдаленно не отвечал тем ожиданиям, которые планировались в самом начале.

А планов-то было громадьё… Для начала я раздобыл несколько книг, написанных известными кинематографистами, о том, как самому сделать и показать любительский фильм. Там рассказывалось обо всем: о том, как подобрать и зарядить пленку, о том, как ее обработать после съемки, как смонтировать снятый материал, как подобрать и синхронизировать музыку. Там подробно рассказывалось о том, как выбирать планы, делать «наезды» и «панорамы», как определять диафрагму и выдержку при съемке, как подбирать варианты освещения сцены. В общем, я быстро все это изучил, запомнил, и начал пробовать на практике. Приобрел даже штатив, поскольку никаких стабилизаторов в камере не было.

Примерно в то же самое время в нашей семье появился и первый автомобиль «Запорожец». И я, будучи семейным шофером, сразу же столкнулся с вечной российской проблемой – с полным отсутствием дорог. Тогда я придумал такое определение – «в России все дороги стратегические, в случае войны ни один враг не проедет». И родилась идея первого фильма: показать весь кошмар российского бездорожья. В одиночку такой фильм мне было не снять. Но на помощь пришел мой верный друг и ассистент – Коля Давыдов.

И вот весной, когда обнажаются все ямы и канавы, мы начали снимать этот фильм. С тех пор прошло почти полвека, но встречая всё те же ямы, на тех же самых поворотах, я отчетливо начал сознавать, что дураки и дороги – это две вечные, никогда, и никем не решаемые российские проблемы. Фильм мы снимали со злостью. В кадры попали автомобили, провалившиеся в открытые люки, автомобили, утонувшие в ямах, заполненных грязной водой. Особенно запомнился совершенно случайно заснятый эпизод, когда перед огромной лужей остановились Жигули, и водитель выпустил из машины свою жену. Она, задрав юбку, медленно побрела через эту лужу, обозначая «фарватер» для ползущего за ней автомобиля. В результате женщина успешно прошла эту лужу, а машина ухнула по самый капот в незамеченную ею яму. Жалко, что у камеры не было записи звука – надо было слышать все эпитеты, которые и стране, и жене, посвящал, отчаявшийся выбраться самостоятельно из этой ямы, рассвирепевший водитель.

При монтаже мы вставили сразу за этим эпизодом идущего вразвалочку гаишника, бодро помахивающего полосатой палочкой. На все это прекрасно легла музыка Александра Зацепина к фильмам Леонида Гайдая. У нас получился 10-минутный фильм.

А осенью 1967 года у нас в городе проходил областной фестиваль любительского кино, посвященный 50-летию Октябрьской Революции. Я подал этот фильм на конкурс и его пустили первым в конкурсном просмотре! Возмущению представителя обкома партии не было предела, но Володя Миронков, председатель городского клуба кинолюбителей, оправдывался тем, что по положению о конкурсе, сначала смотрят 8-мм фильмы, а мой фильм был единственным в этом формате. Все остальные были на 16-мм пленке.

Какова же была наша с Колей Давыдовым радость, когда этот наш первый фильм, да еще и остросатирический, занял первое место, и мы получили диплом Лауреата! К сожалению, я не перевел этот фильм «в цифру», да, наверное, уже и не найду его на своих полках. Впрочем, с позиции современности он бы, скорее всего, показался бы мне примитивным, и не заслуживающим такого подробного описания…

А в 1974 году у меня появилась профессиональная 16-мм камера. Я уже писал о том, как цирковая гимнастка попросила меня научить её нескольким фокусам. Я сделал её целый номер, который мы репетировали в её квартире на Петровке наискосок от МУРа. Кстати, в этом подъезде жил и Дик Читошвили, которого эта дама прекрасно знала. Когда номер был готов, и дама была вполне удовлетворена полученным результатом, в качестве оплаты моего труда, она предложила мне полный набор 16-мм кинооборудования: чешскую камеру «Адмира» с электроприводом, монтажный столик, кинопроектор и кучу всяких необходимых аксессуаров. Я не ожидал такого щедрого подарка, и был на седьмом небе от восторга.

Теперь я был готов снимать вполне профессиональные фильмы. Моя операторская работа понравилась на саратовской телестудии и меня оформили внештатным кинооператором. Имея автомобиль, я каждый день получал задания от редакции новостей, и уже через месяц делал по десятку сюжетов в неделю. Сдавал в проявку кинопленку, получал новую катушку, а вечером с гордостью смотрел свой ролик в передаче областных новостей. Работа мне нравилась, я получал бесценный опыт съемок репортажей, учился выбирать интересные планы, делать наезды и панорамы, наловчился мгновенно выставлять нужную диафрагму. Кстати, моей «Адмире» завидовали и профессиональные операторы, которые работали отечественными «Красногорсками». В моей камере никогда не получался «салат», т. е. пленка никогда не скручивалась в запутанный узел. Брака у меня почти не было.

Этот опыт был действительно бесценным, поскольку одновременно с обучением работе оператора, я приобретал и режиссерские навыки. Мгновенно в голове я выстраивал сюжет будущего репортажа, выбирал точки съемки. И снимал уже как бы безмонтажно, т. е. снятый ролик практически не нуждался в монтаже: почти ничего не надо было обрезать, и перемонтировать куски. Это очень пригодилось потом, когда я начал снимать уже видеокамерой.

В это же время я стал членом саратовского клуба кинолюбителей и очень скоро меня ввели в правление клуба.

Мы готовили городские и областные фестивали, просматривали и отбирали на конкурсы кинофильмы. Тогда я отчетливо понял, что очень многие «кинолюбители», имея очень приличную аппаратуру, понятия не имели, как надо снимать и монтировать фильмы. Да и сейчас я сталкиваюсь с тем, что очень многие, выкладывающие в Интернет свои клипы, даже не подозревают о том, что язык кино, это очень специфический способ коммуникации со своими зрителями. Большинство авторов своих роликов и тогда, много лет назад, и сегодня, снимают кино как тот чукча, который, «что видит, то и поёт». Кстати, я абсолютно убежден в том, что режиссура фильма очень близка и к режиссуре иллюзионного номера. Где-то я прочитал, что делать фильм надо так, чтобы зритель хотел досмотреть его до конца. Это столь важный и точный принцип применим и к фокусу. Фокус должен быть интересным.

Примерно в это же время я познакомился с очень талантливым саратовским человеком богемы – с Мишей Раллем.  Я называю его таким человеком потому, что он был талантливым во многих областях творчества. Он был хорошим актером, очень хорошим режиссером, он был создателем и бессменным руководителем народной киностудии, был страстным коллекционером антиквариата. Он самостоятельно делал фарфоровых кукол и шил им костюмы. Это были коллекционные раритеты персонажей различных эпох, которые у него за очень приличные деньги покупали иностранцы. Вообще, когда его приглашали в саратовские театры в качестве режиссера, он самостоятельно шил костюмы для артистов.

С Мишей мы были постоянными друзьями-соперниками на областных кинофестивалях. И неизменно Миша меня опережал. Я почти всегда был вторым. Миша, в отличие от всех саратовских кинолюбителей, замахивался на художественные фильмы, в которых у него с радостью играли артисты саратовских театров. Его самый известный фильм «Улыбка» по рассказу Бредбери. Фильм был всеми ранжирован как явно диссидентский. Миша снимал его на саратовской свалке. И надо сказать, что это был великолепно сделанный фильм, который получил множество наград на российских и международных любительских кинофестивалях.

Я очень обрадовался, когда Миша пригласил меня в качестве второго оператора на съемки фильма «Кудеярова пещера». Дело было так. Я узнал о существовании в селе Лох легендарной пещеры разбойника Кудеяра и предложил Мише сделать фильм по легенде о Кудеяре. Мы съездили на моем Запорожце в это село, увидели чрезвычайно живописные горы, родники, поля и долины. Михаил Юрьевич загорелся этой идеей, написал сценарий и мы втроем, еще с одним оператором, отправились в интереснейшую экспедицию. Недели две мы жили в этом селе, и каждый день делали натурные съемки. Я многому научился у Ралля. Самое главное, пожалуй, это то, что Миша не терпел никаких халтурных съемок. Любой эпизод он готовил очень серьезно и всегда снимал сцену со штатива.

Затем в Саратове были сняты остальные необходимые по сценарию эпизоды, фильм смонтировали, и он стал Лауреатом очередного областного конкурса. К сожалению, после смерти Михаила Юрьевича в 2005 году, фильм был утерян.

Читатели могут посмотреть мои документальные небольшие фильмы вот по этой ссылке. Фильм «Кострома и Плёс»:

http://www.youtube.com/watch?v=ZygdIXCSbWs

Комментарий к статье Азама

Только что я дочитал статью Владимира Азама, рассматривающую роль режиссера в коммерциализации иллюзионных номеров и выступлений.

Владимир, как я понял, ратует за то, чтобы режиссер стал неотъемлемой частью процесса создания и продажи иллюзионного номера.

На мой взгляд, надеяться на то, что такое возможно, не стоит. Попробую пояснить это положение.

В настоящее время любой фокусник, если он только пробует продавать свое творчество, может надеяться только на себя. Он, или покупает, или разрабатывает, свой номер самостоятельно. И он должен попробовать продать свое творчество или самостоятельно, или с помощью менеджера по продажам. В качестве таких менеджеров чаще всего выступают работники фирм, занимающихся организацией праздничных мероприятий. После нескольких выступлений становится ясно, востребован ли этот фокусник с его номером. Если его хорошо «покупают», то можно считать, что «процесс пошел». Никакой режиссер ему уже не нужен.

Рассмотрим второй вариант – номер никто не хочет смотреть. Кого в этом винить? Только самого исполнителя. Вот он и берется за переделку своего номера, и снова пробует его продать. И этот цикл может продолжаться довольно долго. До тех пор, пока исполнитель не создаст нечто «продаваемое», или не удостоверится в своей «профнепригодности».

Режиссер оказывается вне этого процесса продажи номера.

По сути дела, исполнитель «покупает», «нанимает» режиссера для помощи не в создании, а в обработке того творческого материала, который уже имеется у исполнителя. Причем, как мне кажется, ни один режиссер не дает гарантии, что после его работы с артистом, тот сможет успешно продавать получившийся продукт. В лучшем случае режиссер гарантирует, что все свое умение, все свои идеи, он предложит для работы этому конкретному артисту. И только от таланта самого исполнителя, от успешной работы его администратора, зависит та прибыль, которую хочет получить артист. Режиссер ничего, кроме своей собственной работы, продать не может. Он сможет участвовать в процессе получения прибыли, и рассчитывать на какую-то ее долю, только если между ним и артистом будет заключен договор об этом. Но, в большинстве случаев, артисты таких договоров с режиссером не заключают. Они оплачивают лишь его конкретную работу. Возможно, артист и хотел бы оплатить работу режиссера из своих будущих гонораров после продажи улучшенного номера, но на такие условия не пойдет уже режиссер.

То есть я утверждаю, что определить долю участия режиссера в создании продаваемого продукта можно только после продажи этого продукта, но никак не во время работы над номером. Во время работы режиссера можно оплачивать лишь его работу. И оценить всю затею с режиссурой можно только после того, как номер будет предъявлен публике, выставлен на продажу.